Новоуральский блогер и берестяной мастер Александр Гурин рассказал в своём «Живом журнале» о том, как переболел коронавирусом вместе со своей женой Альфией. «Мир утренней свежести» — так он назвал этот период.
У нас коронавирус протекал в лёгкой форме. Ни температуры, ни чего-то ещё неприятного. Просто общая слабость. И обоняние пропало.
Ни одеколон, ни дерьмо, ни растворитель моим нюхом не воспринимаются. И я живу в мире постоянной утренней свежести. Кошка нагадит, а у нас в туалете свежо. Красота.
Оказывается, человек воспринимает запах в комплексе с другими ощущениями. Выходишь на свежий воздух — и чувствуешь эту свежесть, чувствуешь ветер на лице. И непонятно, есть запах или нет. Насторожило меня то, что один из учеников сказал, что у нас в кабинете приятно пахнет. Забыл, чем именно там пахло. А я этого приятного запаха не ощущаю. К тому времени я уже знал, что запах пропадает именно при коронавирусе. Я поднёс к носу бутылочку с растворителем. И не ощутил ничего. Всё та же «утренняя свежесть». Хотя у растворителя должен быть очень едкий химический запах.
Конечно, обоняние пропадает не только при коронавирусе. Но на следующий день мы пошли проверяться. Пришли в свою поликлинику — нас оттуда попёрли:
— Идите в «фильтр».
По пути нам встретился платный медицинский центр. Может здесь тесты сделать? На нас замахали руками:
— Идите, идите. Мы тем, кто с симптомами, тестов не делаем.
«Фильтр» для коронавирусных у нас устроен в изолированном помещении у бокового входа в поликлинику. Сидят человек десять. Скучные, все в масочках. Наконец заходим. Врач говорит:
— Ну, ведь на фоне ОРЗ нюх тоже пропадает. Больничный вам выпишем, но тест брать не будем.
— Да как не будете, мы ведь с детьми работаем, — сказала Аля.
— Ну что вы кричите, — раздражённо говорит врач. — Сделаем мы вам тест.
И со страшной силой вонзает свою ватную палочку Але в нос. А по телефону звонят каждые две минуты.
— Слушаю, поликлиника. Как вы себя чувствуете?
Это уже выявленные «вирусники» докладывают о своём самочувствии.
На другой день к нам в квартиру пришла женщина в белом «комбинезоне ликвидатора».
— У вас обоих вирус подтвердился. Сидите дома, а через неделю на томограф.
Так и началось наше вирусное сиденье. Мы прочитали одну книжку Дины Рубиной, взялись за другую её же книжку. Узнали немало нового о жизни в Израиле.
От затворничества мы сначала унывали, потом привыкли. Страшно хотелось на улицу, хотелось в лес.
Знакомые приносили нам продукты. Встанут на пороге, бросят взгляд из-под маски, уходят. И сын так же. Приехал, посмотрел на нас немного. И уехал.
Когда сидишь один и ни с кем не общаешься, постепенно приходит спокойствие. Начинаешь следить за синицами на балконе. Как они суетятся вокруг кусочка сала, привязанного проволокой к перилам. Самую крупную и наглую синицу Аля назвала Капитолиной.
Настроение потихоньку движется от уныния к некоторой жажде деятельности. Аля стала плести из бересты разные коробушки, вроде солонок.
На томограф нас всё-таки свозили. За нами приехала машина с надписью «Готовая продукция». Это самый старый уазик в больничном городке. На нём обычно развозят по больницам еду. От старости кузов его разболтался и задние двери закрываются плохо. Их приходится подвязывать проволочкой. Машина лавирует по дворам, собирая таких же, как мы, «вирусников». Мы сидим и держим в руках пакеты, сумки, рюкзаки. Приказано собрать вещи, ведь с томографа каждого из нас могут отправить в больницу, если выявится значительное поражение лёгких.
Мы молча сидим в машине на дерматиновой скамеечке, как будто нас везут на войну. Полная иллюзия предчувствия чего-то важного и трагического.
Хотя поражение лёгких — это то, чего у нас точно нет. Я помню, как это было со мной лет двадцать назад. У меня тогда была пневмония. Помню совершенно жуткую слабость. Я не знал, что заболел, и пошёл рубить дрова. И у меня не хватило сил, чтобы просто поднять колун. Сегодняшнее состояние — это конечно неприятно, но по сравнению с тем, что было тогда — пустяки.
Отделение, где стоит томограф для ковидных, изолировано от всей больницы. Двери на всех этажах затянуты плёнкой, заклеены скотчем. Коридор разделяет лёгкая, тоже «плёночная» дверь-перегородка. Это ещё усиливает ощущение войны или какой-то катастрофы.
Движущаяся кушетка завозит меня внутрь агрегата, а он начинает вращаться вокруг с характерным гуденьем. Вдруг голос:
— Вдохните и не дышите.
А взгляд упирается в пиктограмму с зелёной мордочкой и закрытым ртом. Это знак для тех, кто голоса не слышал. Наконец нам объявляют:
— У вас поражения лёгких нет.
Когда мы были в томографе, уазик съездил ещё за одной партией «вирусников». Пока их обследуют — нас отвозят домой. Потом следующая партия, и так весь день. Конвейер. Сколько ж их по всему городу.
Женщина-врач в уже привычном белом костюме говорит нам:
— А многие режим не соблюдают, шляются везде. Спросишь, где они. Говорят, «в аптеку ушли, перезвоните через час».
Однажды эта женщина пришла брать тест у одного мужичка. Смотрит, а он стоит у подъезда.
— Вместе с ним в лифте поднимались и вместе в квартиру зашли.
Героические люди — наши врачи. Быть постоянно под угрозой заражения — это работа не для каждого. Страшный риск и страшная нагрузка. А от вируса ведь и умирают.
Нам сделали ещё один тест. Предпоследний. Вируса у нас уже нет.
Вроде бы, вот и всё, но болезненное состояние ещё осталось. Вирус обостряет разные скрытые болячки. У Али проявился герпес на лице, у меня — давление.
И нюх. У Али восстановился, а у меня лишь частично. Уксус и растворитель чувствую, а относительно духов или дерьма — всё та же «утренняя свежесть». Говорят, что на полное восстановление обоняния может уйти три месяца.
И кстати. У переболевшего человека на три месяца устанавливается иммунитет к коронавирусу. Можно будет какое-то время не бояться.
Желаю всем, кто меня читает, одного. Не болейте.