Позавчера только окончательно разобрал рюкзак — вытащил со дна сапоги. Облепленные песком, с камешками в протекторах. Вспомнил, куда их носило, и подумал, что надо бы сесть и написать об этой августовской поездке толком, а не урывками в соцсетях.
Арктические плюс 40
Десять нас было. Ехали мы одним поездом — Москва-Мурманск, но в разных вагонах, и вышли на одной станции — в Беломорске. Пара из Самары, девушка из Сарова, леди из Великого Новгорода, пятеро из Подмосковья — Королёва, Ивантеевки и Одинцово, и я — из Новоуральска. Вышли, сели в два внедорожника организаторов тура и через два часа уже были в назначенной точке — домике поморского села Колежма на берегу Онежской губы Белого моря.
На градуснике — плюс 40. Арктика! Две недели уже стоит невозможная для Поморья жара, пояснили испаренные организаторы — Сергей Лёгкий и Андрей Салин. Морошки по такой жаре осталось с гулькин хрен, грибов нет, и рыба старается отойти туда, где похолоднее вода. Пока знакомились и прикидывали, как одеться на выход в море по духоте, узнали, что для многих из нас Беломорье было мечтой. И я не исключение. У всех у нас она наконец сбылась.
У полярного круга
Связи нет, Интернета — тем более. Молчаливый телевизор вместо тумбочки. Питьевая вода подаётся насосом прямо из соседней речки. Под окном — причал с карбасами. Вдалеке по улице — одинокий магазин, открывающийся по договорённости с продавщицей. Заборов друг от друга почти ни у кого нет. Одним словом, благодать...
Ночь перекантовались в домике, а утром второго августа выдвинулись в сторону Северного Ледовитого океана на наш первый остров — Голомянный Борщовец. Что? Спрашиваете, откуда это вдруг Северный Ледовитый океан? Ну, тут всё просто. Белое море впадает в Баренцево, и оба они являются частью океана. По этой же логике онежский берег можно признать южным берегом Северного Ледовитого океана. Ну а сам Беломорский район официально входит в арктическую зону. До Полярного круга рукой подать.
За полтора часа карбас с драконьей головой на носу донёс до Борщовца. По-быстрому, пока не начался отлив, разгрузились. И встретили нас бесконечной красоты природа и несколько маленьких домиков, которые сами мужики, занимающиеся организацией туров, и сколотили. Рядом — изба, поставленная в незапамятные советские времена колхозом для сборщиков ламинарии. В общем, кто в домики заселился, а я — в избу.
Ай, красота!
Знатная, я вам скажу, хоромина. От конька до основания вся забита, словно боцман татуировками, табличками городов, туристы из которых здесь побывали. Тут тебе и Калькутта, и Берлин, и Париж, и Украина, и вся география России! 15 лет турам на острова. 120 с лишним табличек за эти годы. Традиция! А делается всё просто. Разыскиваешь на берегу дощечку плавника, выкинутого морем. Высунув язык, весь день вырезаешь на ней имя своего города. Потом гордо фигачишь дощечку на просоленное бревно избы. Отходишь строго на три метра назад и любуешься: ай, красота! К любованию можно пригласить всех желающих, а позже и отметить это дело рюмкой чая. Забегая вперёд, скажу, что уже к полудню 3 августа изба пополнилась табличкой «Новоуральск. Нейва». А в 22.40 того же дня между Дубной и Домодедово появился плавник с надписью «Одинцово».
Бедовка, сейды и кресты
Так вот, побросав рюкзаки, мы все тут же ломанулись по скалам и литосферным разломам с Андреем Салиным, кстати, преподавателем географии и членом Русского географического общества. Шли след в след, по камням, минимально вытаптывая густой тундровый ковер, мхи и лишайники. «Это вот следы уже послеледниковые. Чтобы до таких гранитов добраться, например, в Подмосковье, надо бурить около 12 км. А здесь — пожалуйста, на поверхности», — поясняет Андрей, кивая на древние гранитные выходы. «Вот — бедовка». Бедовка — укрытие в скалах, обустроенное некогда выброшенным на остров рыбаком или путешественником, ожидающим спасения. От слова «бедовать». Их штук восемь на острове. Неподалёку — поморские кресты, признаки православия. Здесь же сейды — культовые постройки из камней, неизвестно в какую древность поставленные. Некоторые из них — в форме очагов, дольменов и пирамид.
Кресты ставили поморы для ориентиров на местности, для придания духовных сил. А вот кто строил сейды, никому не ясно. Около сотни таких культовых сооружений выявил Андрей с коллегами на этом острове. Все данные передали Карельскому центру изучения языка и культуры, но до сих пор ни один из этих древних памятников не взят на учёт. Причём, если соседние Соловки уже исхожены вдоль и поперёк и не ясно чётко, где реальная древность, а где новодел, здесь, на Борщовце, всё сохранилось почти без вмешательства извне. Изучение Андреем с коллегами мхов и лишайников на одном из таких сейдов показало, что ему не менее 600 лет.
Кино и немцы
Незаметно за прогулкой приблизился вечер. И тут на Борщовце появились немцы. Милейшие люди. С ними — председатель местного рыболовецкого колхоза «Заря Севера». На самом деле зампредседателя, но председатель звучит интереснее. Председатель пообещал немцам оперативно показать настоящую беломорскую рыбалку. Оперативно — это примерно так: приехали, закинули снасти, вытащили сразу весь косяк, немцы в восхищении, занавес, торжественное отплытие. Немцы в такой план поверили и прибыли на Борщовец. Здесь-то они и поняли, что русский фильм «Особенности национальной рыбалки» — это реальность. У председателя с собой было. Изрядно! И началась подготовка к выходу в море. С тостами и без тостов она затянулась часов до двух ночи. Время от времени звучало «завтра ж на рыбалку!», и появлялась новая бутылка. Немцы вздрагивали, но отступать было некуда — кругом море. Да и близость бывших соловецких лагерей их явно тревожила.
Наутро старейшина немецкой группы Вернер на строгий вопрос председателя: «Вернер, ты чай будешь? Яволь?» обречённо и тихо отвечал: «Яволь». Он уже тонко чувствовал, что с чая-то всё и начинается. Одним словом, вместо предполагаемых суток немцы героически выясняли особенности рыбалки три дня.
Чем камбала на страуса похожа
Мы, кстати, тоже к рыбалке причастились. То за навагой с донками на карбасе выйдешь, то на камбалу подводную охоту проведёшь. Ну, как подводную, вот поймаешь её закидушкой, начинаешь выпутывать на мелководье, а она — брык из рук, и в воду. А дальше, как страус — отплывёт на десяток-другой сантиметров, зарывается в песок и тихарится, мол, она никого не видит и её никто. Поэтому берёшь её голыми руками — и в ведро. Опосля лова на камушке, в сторонке от лагеря, рыбку чистишь, а чайки над тобой круги нарезают. Проносятся низко и хищно. А как с места уходишь, они за головами рыбьими пикируют — вжик, вжик.
Время от времени надёргивали водоросли-ламинарии на салат к обеду. Девчонки наши собирали по берегу водоросль-анфельцию, полезную в косметологии. Кстати, кто и чего тут собирает, как-то приплывал выяснить тюлень. Несколько часов лежал на камушке метрах в двухстах от лагеря, приглядываясь к нам. На выходе в море один раз столкнулся с любопытной нерпой. Минут пять она качалась в волнах неподалёку от карбаса, помахивая ластами, всплывая высоко из воды, чтобы получше нас рассмотреть. Ну, или себя показать.
Так и жили — три дня на Борщовце, потом на Мягостров перебрались поближе к китам-белухам и медведю, у которого неподалёку от лагеря своя тропа была. Всё словно в затерянном мире, в котором человек еще не успел толком наследить. На вершины скал поднимаешься — тишина и покой, лишь отдаленный плеск волн налетает, да чайка иногда крикнет. На Белужьем мысу Мягострова и вовсе нирвана — смотришь на спины проплывающих неспешно белух, в синь, простирающуюся за ними, и будто там, за горизонтом, уже край мира...
Как-то в один из дней, сунув руку в карман, я обнаружил в нём несколько мятых купюр. Пару секунд соображал — что это, а потом — зачем это?! Вот это, я вам скажу, отрыв от цивилизации! Нож на поясе и сапоги на ногах — главное, что нужно отдыхающему островитянину. Всё остальное — от лукавого.
